В июле… ночью. Странную приятность
Я находил в ее
печальном взореИ помертвелых губах. Это странно.
Ты, кажется, ее не находил
Красавицей. И точно, мало было
В ней истинно прекрасного. Глаза,
Одни глаза. Да взгляд… такого взгляда
Уж никогда я не встречал. А голос
У ней был тих и слаб — как у больной —
Муж у нее был негодяй суровый,
Узнал я поздно… Бедная Инеза!..
Неточные совпадения
Мои богини! что вы? где вы?
Внемлите мой
печальный глас:
Всё те же ль вы? другие ль девы,
Сменив, не заменили вас?
Услышу ль вновь я ваши хоры?
Узрю ли русской Терпсихоры
Душой исполненный полет?
Иль
взор унылый не найдет
Знакомых лиц на сцене скучной,
И, устремив на чуждый свет
Разочарованный лорнет,
Веселья зритель равнодушный,
Безмолвно буду я зевать
И о былом воспоминать?
Питая горьки размышленья,
Среди
печальной их семьи,
Онегин
взором сожаленья
Глядит на дымные струи
И мыслит, грустью отуманен:
Зачем я пулей в грудь не ранен?
Зачем не хилый я старик,
Как этот бедный откупщик?
Зачем, как тульский заседатель,
Я не лежу в параличе?
Зачем не чувствую в плече
Хоть ревматизма? — ах, Создатель!
Я молод, жизнь во мне крепка;
Чего мне ждать? тоска, тоска!..
Она осталась
печальной и озабоченной до самого вечера. Что-то происходило в ней, чего я не понимал. Ее
взор часто останавливался на мне; сердце мое тихо сжималось под этим загадочным
взором. Она казалась спокойною — а мне, глядя на нее, все хотелось сказать ей, чтобы она не волновалась. Я любовался ею, я находил трогательную прелесть в ее побледневших чертах, в ее нерешительных, замедленных движениях — а ей почему-то воображалось, что я не в духе.
В половине обедни в церковь вошел Кергель. Он не был на этот раз такой растерянный; напротив,
взор у него горел радостью, хотя, сообразно
печальной церемонии, он и старался иметь
печальный вид. Он сначала очень усердно помолился перед гробом и потом, заметив Вихрова, видимо, не удержался и подошел к нему.
— Гроб, предстоящий
взорам нашим, братья, изображает тление и смерть,
печальные предметы, напоминающие нам гибельные следы падения человека, предназначенного в первобытном состоянии своем к наслаждению непрестанным бытием и сохранившим даже доселе сие желание; но, на горе нам, истинная жизнь, вдунутая в мир, поглощена смертию, и ныне влачимая нами жизнь представляет борение и дисгармонию, следовательно, состояние насильственное и несогласное с великим предопределением человека, а потому смерть и тление сделались непременным законом, которому все мы, а равно и натура вся, должны подвергнуться, дабы могли мы быть возвращены в первоначальное свое благородство и достоинство.
И у змея, и у лебедя наклонилось над Людмилою Сашино лицо, до синевы бледное, с темными загадочно-печальными глазами, — и синевато-черные ресницы, ревниво закрывая их чарующий
взор, опускались тяжело, страшно.
Он старается замять всякий разговор, он даже избегает всех
взоров… И только, быть может, через сутки, уже на последних станциях к Петербургу, он разгуляется настолько, чтоб открыть свое действительное положение и поведать
печальную историю своей отставки. Тогда с души его спадет бремя, его тяготившее, и из уст его впервые вырвется ропот. Этот ропот начнет новую эпоху его жизни, он наполнит все его будущее и проведет в его существовании черту, которая резко отделит его прошедшее от настоящего и грядущего.
Раскрыв уста, без слез рыдая,
Сидела дева молодая:
Туманный, неподвижный
взорБезмолвный выражал укор;
Бледна как тень, она дрожала:
В руках любовника лежала
Ее холодная рука;
И наконец любви тоска
В
печальной речи излилася...
Внимали пленники уныло
Печальной песни сей для них.
И сердце в грусти страшно ныло…
Ведут черкесы к сакле их;
И, привязавши у забора,
Ушли. — Меж них огонь трещит;
Но не смыкает сон их
взора,
Не могут горесть дня забыть.
Проселочным путем люблю скакать в телеге
И,
взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни
печальных деревень.
И пусть они блестят до той поры,
Как ангелов вечерние лампады.
Придет конец воздушной их игры,
Печальная разгадка сей шарады…
Любил я с колокольни иль с горы,
Когда земля молчит и небо чисто,
Теряться
взором в их цепи огнистой, —
И мнится, что меж ними и землей
Есть путь, давно измеренный душой, —
И мнится, будто на главу поэта
Стремятся вместе все лучи их света.
Я вижу, как Наденька выходит на крылечко и устремляет
печальный, тоскующий
взор на небо…
И, часто поднимая глаза на Дуню, горбатенькая надзирательница ловила ее
взор, мечтательный и недетский, полный грусти и безотчетной,
печальной радости, тонувший в пространстве.
— Но… —
взор Наташи мгновенно погас и стал совсем
печальным. — Разве вы уезжаете так скоро? — чуть слышно прошептала она.
Трудно описать выражение лица Борецкой при этом известии; оно не сделалось
печальным,
взоры не омрачились, и ни одно слово не вырвалось из полуоткрытого рта, кроме глухого звука, который тотчас и замер. Молча, широко раскрытыми глазами глядела она на рокового вестника, точно вымаливала от него повторения слова: «месть». Зверженовский с злобной радостью, казалось, проникал своими сверкающими глазами в ее душу и также молча вынул из ножен саблю и подал ее ей.
Почти все окна замка горели огнями, из них слышался какой-то гул, звон посуды и говор. Фон-Ферзен встречал все новых и новых гостей, рыцарей — своих союзников.
Печальный юноша поднял
взор свой к одному из верхних окон, задернутых двумя сборчатыми полосами занавесок, за которыми, как ему казалось, промелькнула знакомая ему фигура.
Трудно описать выражение лица Борецкой при этом известии; оно не сделалось
печальным,
взоры не омрачились, и ни одно слово не вырвалось из полуоткрытого рта, кроме глухого звука, который тотчас и замер. Молча, широко раскрытыми глазами глядела она на рокового вестника, казалось, вымаливала от него повторения слова «месть».
— Господь с нею! Господь с нею! — лепечет бабушка, и ее теперь всегда
печальные старческие глаза слезятся. Потом она внимательным, долгим
взором окидывает окружающую обстановку. Бедный, тесный, но все еще милый уголок!
Почти все окна замка горели огнями, из-за них слышался какой-то гул, звон посуды и говор. Фон Ферзен встречал все новых и новых гостей, рыцарей — своих союзников.
Печальный юноша поднял
взор свой к одному из верхних окон, задернутых двумя сборчатыми полами занавесок, за которыми, как ему казалось, промелькнула знакомая фигура.
Картина полной зимы впервые в этом году развертывалась перед
взором: оголенные деревья, подернутые серебристым инеем, блистали своей
печальной красотой. Особенно сосны и рогатые ели, так величаво и гордо раскинувшие свои густые ветви, выделяясь среди белизны снега своим черно-сизым цветом, и не шевелясь, казалось, дремали вместе со всею природою.
Картина полной зимы впервые в этом году развертывалась перед
взором: огненные деревья, подернутые серебристым инеем, блистали своей
печальной красотой. Особенно сосны и рогатые ели, так величаво и гордо раскинувшие свои густые ветви, выделялись среди белизны снега своим черно-сизым цветом и, не шевелясь, казалось, дремали вместе со всей природой.
Часто моргая белыми ресницами, Мосягин вскинул на попа влажный, затуманенный
взор и встретился с его острыми блестящими глазами — и что-то увидели они друг в друге близкое, родное и страшно
печальное.